На войне. В плену (сборник) - Александр Успенский

В уютной комнате – бывшей столовой – ефрейтор пристроил к камину очаг для согревания воды в большом котле и в углу устроил «каменку» из булыжников для «поддавания» пару, а полки «кутника» для парения изображал опрокинутый ясеневый буфет, на котором можно было даже лежать! Получилась русская баня на немецкой земле!

Как чудесно мы со штабс-капитаном Л. И. Кирилловым (командир 15‑й роты) в этой бане помылись! Как мы смеялись с ним, лежа на опрокинутом буфете-«кутнике»: что будет, если влетит сюда «чемодан»? Куда мы, голые, побежим?! А сам строитель бани в это время «поддавал» нам пару на каменку! Никогда в жизни не мылся я с таким наслаждением, как в этой баньке, почти на самой линии окопов.

Вслед за нами – по одному, по два перемылись почти все офицеры ближайших участков, вся моя рота и даже некоторые офицеры соседнего, 105‑го Оренбургского полка. Топили баню по ночам, а мылись рано утром и рано вечером, когда совершенно стихал огонь. Вообще, эта баня была так кстати перед праздником Рождества Христова и оживила однообразие нашей окопной жизни.

Ни немцы, ни мы не предпринимали ничего решительного. Мы знали по телеграммам Верховного главнокомандующего, что сейчас идут сильные бои на Галицийском фронте и во Франции, куда немцы направили главные свои силы, оставив против нас только сильную артиллерию. Вот почему и у нас постепенно сняли отсюда столько частей, и участки для полков еще более удлинились по фронту.

В это время из России прислали рождественские подарки для полка. Как раз в канун Рождества Христова я распределял полученные подарки для своей роты между взводами. Подарки были очень ценные, потому что это были, преимущественно, теплые вещи для солдат, крайне необходимые в холодных окопах: шерстяное белье, вязаные куртки, фуфайки, теплые чулки и перчатки и тому подобные вещи, большею частью домашней ручной работы; прислано было много и табаку, трубок и кисетов, и разных сластей… Среди подарков вложены были трогательные по своей простоте, ласково-милые письма тех матерей, жен, сестер и невест наших воинов, которые прислали эти подарки – их собственная ручная работа!

Ведь каждое такое рукоделие обвеяно было там, на родине, думами, мечтами, а быть может, и слезами о своем близком и милом воине!

Таким образом поддерживалась связь армии с населением, и это особенно дорого было почувствовать в день Рождества Христова – праздника мира… в обстановке войны!

Солдаты «по секрету» рассказывали, что будто немцы накануне своего Рождества Христова (по новому стилю) просили (написав на выставленном где-то в нейтральной полосе плакате), чтобы мы, накануне и в день Р. X. не стреляли, обещая во время нашего праздника тоже не стрелять. В эти часы утром и вечером у нас и так редко открывался огонь, а в день Р. X. по новому стилю, действительно, почему-то целый день стрельбы не было.

Наступил Святой вечер Сочельника. Завтра наше Рождество Христово. На темном небе зажглась первая рождественская звездочка, за ней – другая, третья… много ярких звезд! Я смотрел на них из своего окопа и переносился мыслью туда, на восток, к своей семье, к России, где сейчас люди молятся в храмах, встречая Великий Праздник мира, потом собираются около рождественской елки… Посмотрел я на запад, к немцам… там было тихо и темно; только изредка вспыхивала голубым светом летящая вверх ракетка немецкого часового, озаряя окрестность, и после каждой такой вспышки мрак становился еще темнее…

Мысль моя и взор обратились опять сюда, к своим окопам, к моим любимым солдатам. Я по ходу сообщения пошел в их окопы, за мной несли рождественские подарки. Придя в окоп, я обошел все взводы и, чтобы люди почувствовали наступивший праздник Рождества Христова, приказал всем взводам стать на молитву и пропеть «Рождество Твое, Христе Боже наш!»

В тихом морозном воздухе, среди немецких полей, где обычно раздавались только выстрелы или стоны и крики раненых, зазвучал Святой Гимн Родившемуся Христу! Взоры наши были обращены к Небу, усыпанному яркими звездами… Русские молились, немцы молчали, вероятно, сильно удивляясь этому пению!

Потом я поздравил взводы с Праздником и роздал подарки из России. Я видел прямо детскую радость, написанную на лицах солдат, от этих подарков. Они почувствовали своей душой, что их там, дома, не забыли и любят…

Ночью, не особенно доверяя обещанию немцев, я выслал к ним усиленную разведку, но ночь прошла спокойно.

Утром 25 декабря я получил от своих взводных командиров письменное поздравление с Праздником Р. X. и пожелания всякого добра в таких теплых и сердечных выражениях, что я был тронут до глубины души… Я почерпнул много энергии и бодрости от этих простых, безыскусственных строк и лишний раз убедился, какая чуткая и нежная душа у русского солдата!

Да, крепка была тогда духовная связь между нами, старыми офицерами, и этими нашими воспитанниками – кадровыми солдатами!

В это время я усиленно хлопотал о скорейшем награждении моих молодцов подпрапорщиков, унтер-офицеров и рядовых за проявленные ими отдельные подвиги храбрости в бою под Алленбургом 27 августа. Почти половину роты я представил к награждению Георгиевскими крестами и медалями. Командир полка и начальники дивизий ходатайство мое поддержали, но в штабе корпуса представление лежало уже третий месяц!

Те немногие мои унтер-офицеры и рядовые, которые были представлены мною к награждению Георгиевскими крестами и медалями за Сталупененский и Гумбиненский бои, получили таковые очень скоро после представления и с гордостью носили теперь орденские ленточки на своих шинелях. Я очень волновался и возмущался задержкой награждения моих героев (проявивших в бою под Алленбургом 27 августа еще больше мужества, чем в других сражениях) еще и вот почему: на одном участке во время смены батальона нашего полка батальоном 107‑го Троицкого полка, офицеры последнего сообщили нашим офицерам, что по моему рапорту о подвигах участников боя под Алленбургом были представлены к наградам и уже получили: 107‑го Троицкого полка поручик Зубович (начальник команды разведчиков) – Георгиевское золотое оружие, командир 2‑го батальона капитан Мартынец – чин подполковника, командир 8‑й роты поручик N. – чин штабс-капитана, командир 1‑й батареи 27‑й артиллерийской бригады подполковник Аноев – чин полковника.

Таким образом, солдаты могли узнать, что офицеры уже получили свои награды за этот бой, а они не получили до сих пор, и неизвестно – получат ли? Получилась несправедливость.

В это же время я получил записку из штаба полка явиться к командиру полка по делам службы. Штаб полка стоял в деревне Ваннагинен, куда я вечером, когда стих огонь, и явился прямо в окоп командира полка.

Командир полка полковник Отрыганьев, любезно встретив меня, сообщил, что вышло недоразумение по поводу представления меня к награждению за оборону моста под Алленбургом. Представление к награде, по его мнению, должен был сделать командир 107‑го полка, на участке которого я дрался, а последний думал, что представление сделал он, командир 106‑го полка, как мой прямой начальник. Теперь же он, узнав от наших офицеров о получении наград за этот бой офицерами 107‑го полка, списался с командиром этого полка и сам сейчас делает представление по команде в Георгиевскую Думу о награждении меня орденом св. Георгия IV степени по двум статьям Статута этого ордена, о чем и счел своим долгом меня известить, чтобы я не обижался.

Я, крайне взволнованный и тронутый этой любезностью и добротой полковника Отрыганьева, поспешил сказать, что я не только не обижался, но до сих пор даже и не думал о такой высокой награде: если удалось задержать за мостом немцев на сутки и этим помочь своей дивизии, то приписываю это – видит Бог – не себе, а мужеству тех кадровых офицеров и особенно солдат, которые были со мной в этом бою, и 1‑й батарее 27‑й артиллерийской бригады. Я попросил командира полка походатайствовать в штабе корпуса о скорейшем награждении нижних чинов. Командир полка обещал.

Дальше опять повторил, что представление меня к награждению Георгиевским крестом опоздало не по его вине, но зато он уверен, что его личное представление к производству за отличие в боях меня и еще трех капитанов в подполковники, уже отправленное в штаб дивизии, пройдет скорее.

Действительно, его предположение не так скоро, но сбылось: четыре командира рот нашего полка: капитан Барыборов, капитан Серебрянников, капитан Костомаров и я за отличия в боях были произведены (со старшинством дня отличия) из капитанов в подполковники.

Высочайший приказ об этом состоялся лишь в 1915 году, июня десятого дня, но мое старшинство в чине подполковника было указано от 26 августа 1914 года – начала Алленбургского боя.